Наполеон в Палестине: Бонапарт изображает Мессию

Наполеона считают великим не только за полководческий гений, но и за невероятное умение окружать себя талантливыми, честными и верными людьми. Среди них был и Доминик Жан Ларрей, проницательный военный хирург, который создал первые кареты скорой помощи и лично зашивал раненых, привезенных на них. «Наполеон в Палестине» — это головокружительная история, в которой соединилась война и медицина, чума и вакцинация, политические убийства и спасение безнадежных, а также амбиции будущего диктатора и скромность бедного дворянина.

Этот текст мы публикуем по мотивам лекции Михаила Шифрина, которую он прочитал 2 июля 2023 года в книжном магазине «Бабель» в Хайфе. Перед вами третья часть большой статьи, а по ссылкам вы можете прочитать первую, вторую и четвертую.

Посвящается Михаилу Яновичу

Взрыв большой французской мины напугал защитников Акко, но контрэскарп почему-то не рассыпался. Ров оставался непроходим. Адъютант штаба Майи и два гренадера отправились посмотреть, в чем дело. Они поднялись на башню, сорвав турецкий флаг.

Паша аль-Джаззар велел поднять паруса, бросая своих людей на берегу. Хладнокровие сохранили только пятеро мамлюков — трое черных из Дарфура, черкес и грузин. Они залегли под башней и смотрели, что предпримут французы. А те тоже не двигались: были ранены ружейным огнем и лежали в башне, ожидая помощи.

Первым поднялся старший по званию мамлюк, чернокожий Али. Это был палач и личный слуга аль-Джаззара. Именно Али резал головы христианам, чтобы произвести впечатление на Бонапарта в первый день осады. Поняв, что их пятеро против троих раненых, он погнал своих людей в башню. Скоро он уже показывал аль-Джаззару голову несчастного Майи. Паша успокоился и остался в Акко.

Французы решили расширить брешь огнем артиллерии и вбежать в ров целым батальоном. Да, придется выдержать залп, — но кого ранят, тех доктор Ларрей зашьет. А сделать следующий залп гренадеры туркам не дадут.

Но на этот случай казначей Хаим Фархи заготовил на своей стороне рва бочонки с гудроном и бревна, обмазанные серной пастой. Во время штурма 1 апреля все это запылало и покатилось в ров, обжигая французскую пехоту. Бонапарт приказал отойти. Теперь вся надежда была на подземную войну. Инженер Каффарелли стал прокладывать туннель сразу под несколько башен.

6 апреля вернулись корабли Сиднея Смита с Фелиппо и британской морской пехотой. Фелиппо сказал: «Единственный выход — немедленная вылазка. Нужно захватить колодец, из которого французы прокладывают свой туннель. Иначе по туннелю введут штурмовую группу. Да еще все тут заминируют, размечут наши башни». 7 апреля состоялась отчаянная вылазка. В атаку пошло 150 британцев под командованием майора Олдфилда и 300 отборных турецких гвардейцев во главе с Али. Но Бонапарт ожидал этой вылазки. Из траншеи выскочила замаскированная пехота, ударили в штыки. Турки бежали. Али попал в плен. Олдфилд прорвался к шахте, но уже в одиночку. Там его и порешили.

В память об Олдфилде и других защищавших Акко британцах сделали мраморную мемориальную доску. В 1915-м году турки разбили ее, потому что Британская империя стала военным противником. Сейчас доска восстановлена. Ее можно видеть в старом Акко у церкви Святого Георгия.

Райт, капитан «Тигра», был в этой вылазке ранен и попал в плен. Ларрей лечил его как своего. Англичан отделили от пленных турок и мамлюков. Положили в один госпиталь с французами, взяв слово, что они ничего не натворят и не сбегут. Через одного такого пациента Ларрей послал жене 2 тысячи франков. Пленный англичанин обещал доехать до Парижа и отдать деньги мадам Ларрей, причем слово свое сдержал.

Но самым удивительным среди пленных был Али. Он сказал Бонапарту: «Всю жизнь я беспрекословно слушался своего хозяина. Это я отрезал голову твоему мамлюку (т.е. Майи). И конечно, ты должен меня казнить. Но у меня есть последнее желание. Пророк не велит отказывать умирающему в последнем желании. О султан, пожалуйста, отрежь мне голову лично, сам. И тогда я умру спокойно». Наполеон пожал Али руку, приказал его накормить и зачислил в кавалерию. Этот Али пал в битве при Абукире, сражаясь в первых рядах французской конницы. Наполеон не боялся повернуться спиной к тем, кого только что завербовал и кому оказал доверие. Он был уверен в своем умении очаровывать людей.

Ему казалось, что по части вербовки не безнадежен даже Фелиппо. Тот вел траншеи за стенами крепости там, где их прикрывали пушки на стене дворца аль-Джаззара. А Бонапарт параллельно им вел свои траншеи. И по вечерам, когда смеркалось, они стали переговариваться.

Фелиппо признавал, что ему неприятно помогать жестоким и трусливым варварам. Хоть солдаты Бонапарта и якобинцы, но все-таки французы. И он пользуется каждым случаем, чтобы навестить французских пленных, облегчить их положение. Все они хвалят Бонапарта. Может быть, в нем действительно что-то есть, а он, Фелиппо, не разглядел? И кстати, как там чувствует себя Каффарелли?

Одноногий Каффарелли, друг Монжа и Бертолле, непосредственно руководил осадой Акко. Он передвигался по траншеям, опираясь рукой на колено единственной ноги. При этом локоть другой руки торчал над бруствером. А Фелиппо расставил на стене лучших стрелков для охоты на французских командиров. Снайперы целились в локоть Каффарелли и 9 апреля наконец попали. Инженер сам сказал Ларрею: «Ампутируйте. Этот сустав не восстановить». Ларрей так и сделал.

Второй плохой новостью была Дамасская армия. Как хвастался паша Дамаска, «бесчисленная, словно песок в море и звезды в небе». Родосская армия должна была прибыть на британских кораблях в Акко, а дамасская — прийти посуху. Так 12 тысяч французов оказывались между двух армий по 30 тысяч.

Главным полководцем был аль-Джаззар, который сам хотел стать дамасским пашой и не упустил случая покомандовать тем, кто по недоразумению пока что занимал это место. Аль-Джаззар велел сирийцам двигаться не в Акко, а к Афуле и далее выйти к морю у Хадеры. Если командовать по глобусу, вроде бы хорошее решение: южнее Хайфы перерезать единственную дорогу, по которой французы снабжаются и держат связь с Египтом.

Но так вся Галилея осталась в распоряжении противника — революционной армии, привыкшей не ждать приказа, а действовать с инициативой по обстановке.

Пространство от моря до Иордана контролировал кавалерийский полк в 500 сабель под командованием Мюрата. Дамасский паша послал против него своего сына с 9 тысячами сабель. Молодой человек очень хотел самоутвердиться и старательно разыскивал Мюрата, чтобы одолеть его в одиночку. Он разослал в разные стороны 8 разведывательных отрядов по 1000 всадников.

Где ему было подумать, что такой «разведывательный отряд» поднимает тучу пыли на километр, а у Мюрата везде симпатизанты: обиженные, которые за 15 лье от Акко не боятся осажденного аль-Джаззара с его палачами. И эти симпатизанты сказали Мюрату, что в лагере сына паши ночуют всего 1000 конных. Стоило им уснуть, как Мюрат вырос из-под земли и застал их врасплох.

Главные силы Дамасской армии перешли Иордан и двинулись в гору по направлению к морю. Следом в Тверию пришел огромный обоз. Мюрат его немедленно захватил: продовольствие, лекарства и бинты, которых французам хватило бы на полгода. За этой добычей из Акко послали 1,5 тысячи пехоты под командованием генерала Клебера.

В долине горы Тавор 16 апреля Клебер столкнулся с Дамасской армией. Построил своих солдат в два каре и метким огнем отражал одну живую волну атакующих за другой. Перед французским строем вырос вал из убитых людей и лошадей. Но турки, сирийцы, мамлюки, дженинские арабы снова и снова шли на приступ. До Акко 50 километров. Как закончатся у французов патроны, затопчем их массой, думали они.

И вдруг за спиной атакующих возникло еще одно каре, под командованием самого Бонапарта. Накануне, прочитав донесение Клебера, Наполеон понял, что дамасский паша обязательно вклинится между Акко и дивизией Клебера, и двинулся на выручку со всеми солдатами, не задействованными в траншеях. Набралось 2500 человек.

Такого дамасский паша не ожидал. Его армия оказалась внутри равнобедренного треугольника, вершинами которых стали три французских каре. Клебер сообразил, что происходит, и сам перешел в атаку. Треугольник стал сжиматься. Воины паши заметались и забыли, что имеют семикратное численное превосходство.

Потеряв убитыми двоих, французы на месте зарубили 3 тысячи. Толпа, которая с утра была грозным войском, бежала куда глаза глядят. Весь день 17 апреля Клебер гнал ее до самого Иордана. Несколько сотен бегущих потонули в этой мелкой речке.

Офицеры Бонапарта, несмотря на свою молодость, многое повидали. Они сражались в Италии, Австрии, Германии, даже в Америке. Однако такого полного разгрома настолько сильного противника им видеть еще не доводилось. Клебер сказал при всех: «Месье, вы величайший человек на свете». Вообще-то идейный республиканец Клебер недолюбливал Бонапарта. Считал его оппортунистом, который служит республике, чтобы однажды прибрать ее к рукам. Но сейчас даже Клебер поддался эмоциям.

На радостях Бонапарт облачился в роскошное одеяние побежденного паши и в этом костюме принял местных старейшин, намекая, что подобную победу может одержать только сверхъестественное существо с ангельским воинством. Исполнять роль Мессии, да еще в Назарете, ему понравилось. Но больше он так не делал: по реакции своих понял, что в турецком одеянии слишком смахивает на восточного тирана, а этот образ не в их вкусе.

Возможно, тогда Бонапарт и передумал становиться повелителем Востока. А может, позже, когда под стенами Акко возобновил вечерние беседы с Фелиппо. Тот сообщил срочную новость: Австрия собрала новую антифранцузскую коалицию. Объединенная армия уже гонит французов из завоеванной Бонапартом Италии. А командует Суворов, не проигравший ни одного сражения.

В доказательство, что дела плохи, Сидней Смит прислал Бонапарту немецкие газеты. Из них следовало, что Директория (правительство республики) явно не справляется. Так британский коммодор думал раздавить Бонапарта морально. А Бонапарт вместо этого пришел к идее, что во главе великого народа должен стать великий человек.

К чему он клонит, первыми почувствовали ученые. Профессоров Монжа и Бертолле все устраивало. Франция так долго страдала от некачественного управления, пусть ее возглавит наконец человек сверходаренный, у которого не голова, а вычислительная машина. А вот их друг Каффарелли, идущий на поправку после ампутации, мог думать иначе. 27 апреля он внезапно скончался. Ларрей сделал вскрытие и констатировал острую печеночную недостаточность. Откуда она взялась?

Почувствовав себя плохо, Каффарелли понял, что умирает. Он попросил почитать ему вслух Вольтера — комментарии к трактату Монтескье «О духе закона». Под дискуссию двух великих философов о смысле закона он потерял сознание и заснул вечным сном. Его могила на воинском кладбище в Акко единственная, на которой стоит имя. Остальные — безымянные.

Путь каждого диктатора наверх сопровождается загадочными смертями его близких и соратников. Для Бонапарта первой такой смертью была гибель Каффарелли. Следующим стал Клебер.

Когда отступали из Акко, этот генерал командовал арьергардом. Он специально задержался в Яффе, потому что врачи сказали ему, что еще день — и некоторые больные чумой солдаты смогут встать на ноги и следовать за армией. Так и случилось. Пришедшие в себя чумные явились выразить Клеберу признательность. Он отпрянул и сказал: «Дети мои! (Полководцы XVIII века часто обращались так к младшим чинам.) Не обступайте меня, не от чумы я должен умереть». Он не представлял для себя иного конца, как пасть в бою. А пал от руки фанатика-мусульманина, который прятался с кинжалом в цистерне для воды.

Диктатор может искренне рыдать на похоронах сподвижников. Впрочем, все диктаторы — актеры.

Сам Наполеон чумы не боялся. Сейчас наконец объясню почему.

Госпиталь для заболевших чумой солдат разместили подальше от поля боя, на горе над Хайфой, в кармелитском монастыре. Наполеон ездил туда навещать больных, а еще на перевязку. Он был ранен много раз, но всегда скрывал от армии свои ранения. Ларрей проводил ему процедуры в уединенном месте.

Итак, в Хайфу отвезли до 500 больных, из них умерло 100. По тем временам очень мало.

Для сравнения возьмем первый французский чумной госпиталь в Газе. Там умерло 38% больных и весь медперсонал, после чего госпиталь был закрыт. В Яффе — 37% умерших, также погибли все медики, и госпиталь закрылся. А в Хайфе 80% выздоравливало, и ни один врач не заболел. Глава медицинской службы Николя Деженетт провел там два месяца как ни в чем не бывало.

Он утверждал, что сделал себе прививку. Глава наполеоновского штаба Луи-Александр Бертье в официальном донесении сообщал, будто Деженетт сделал у себя надрезы в паху и под мышкой и втер туда гной из созревших чумных бубонов. Более того, он прививал и Бертье с Бонапартом. С той разницей, сообщает Ларрей, что другим людям Деженетт надрезов не делал, а только натирал гноем их кожу.

О болезнетворных бактериях тогда понятия не имели, но понимали, что у инфекционных болезней есть какой-то материальный носитель, нападающий на организм человека. Незадолго до того, как Деженетт защищал диссертацию в Монпелье, там чествовали московского врача Данилу Самойловича, и как раз за трактат о борьбе с чумой.

Самойлович — украинец, его настоящая фамилия Сушковский. Получил медицинское образование в Киеве, служил врачом в армии Румянцева. В 1771 году перенес дизентерию и так исхудал, что его списали и направили дослуживать инвалидом в Оренбург. По дороге у Самойловича закончились деньги. Он зашел в московский госпиталь (сейчас это неврологический корпус центрального госпиталя имени Бурденко) одолжиться у врачей-земляков. А в Москве как раз началась чума, причем врачей на весь город было всего 22. Так неожиданно для себя Самойлович стал 23-м, да еще главным лекарем крупнейшей, на 2 тысячи коек, инфекционной больницы в Симоновом монастыре. Все его помощники, студенты медицинского госпиталя, погибли, а он перенес чуму в легкой форме, несмотря на истощение. Самойлович сделал следующее наблюдение: «Я делал разрезы чумных бубонов, когда они достигали необходимого созревания. Выжимая из них гной, я не мог избежать загрязнения пальцев. Хотя я очищал от гноя свои ланцеты, чумной яд постоянно был в моих карманах. Не могу ли я считать, что, погружая свои пальцы в ослабленный яд, я подвергался своего рода инокуляции? Между тем мои помощники, накладывая припарки и прикасаясь к несозревшим бубонам, отважно подвергались всей ярости врага, принесшего им гибель».

За этот текст французские врачи избрали Самойловича членом 12 медицинских академий. Они понимали, что организм человека борется с ядом болезни (который называли «вирус»), и в борьбе этот «вирус» тоже ослабевает. А ослабленный он уже не так опасен для жизни. Вот зачем Наполеон брал в руки пропитанные гноем подстилки выздоравливающих. Конечно, это зверский способ приобретения иммунитета, сейчас так никто не делает. Но статистика госпиталя в Хайфе говорит, что это работало.

Врачи у Деженетта в самом деле не болели. А раз не было больных медиков, активных распространителей инфекции, понятно, откуда взялся вдвое более низкий уровень смертности.

У хирурга Ларрея было иное мнение. Он считал, что прививка необязательно была эффективной, но сознание своей неуязвимости придает человеку сил, так что болезнь он переносит легче или вовсе ей не поддается.

Когда Бертье с Бонапартом вернулись во Францию захватывать власть, то по закону должны были провести 16 суток в карантине. Ведь они прибыли из охваченной чумой восточной страны. Но они этого избежали, предъявив донесение Бертье как своего рода «сертификат о вакцинации» от доктора Деженетта.

Впрочем, до этого еще далеко. Сначала перед Бонапартом встала задача, как снять осаду Акко и отступить, сохранив лицо. Как потерпеть поражение и остаться победителем?