«Когда-нибудь можно будет сдать кровь и посмотреть, есть у человека риск психических заболеваний или нет»

Екатерина Сигитова — психотерапевт и автор трёх книг: «Рецепт счастья» про принятие себя, «Как бы тебе объяснить» про правила общения с детьми и «Идеальный шторм» про кризисы и способы их преодоления. К выходу третьей книги с автором поговорил Иван Сурвилло — о тяжелых аспектах работы, жизни в эмиграции и карьерных планах.

Расскажите, как вам пришла идея написать ещё одну книжку?

Это была идея одного из редакторов «Альпины», который у меня спросил, не пишу ли я чего-нибудь. Тогда как раз ковид начался, всё посыпалось. Я подумала, что хочу про это написать. Одновременно у меня была кризисная группа, к ней я писала заметки. Предложила их редактору. В итоге всё собрали и получилась книга.

По сравнению с другими книгами последнюю было тяжелее писать?

Я пишу очень много лет. Мне писать не тяжело. Тяжело было, что я сама была в кризисе в тот момент, как все. Не было понятно, что происходит, что делать. Я писала в моменте, пока кризисная группа шла.

Можем немного поговорить про кризисы и про то, как из них выходить?

Любой кризис — процесс, в котором старое перестало работать, а про новое ничего не понятно. Процесс зависания в воздухе, между небом и землёй — точка кризиса.

Обычно люди в момент кризиса чувствуют, что всё пропало, все опоры задрожали. Этот момент растерянности называется «внутренняя дезорганизация», поэтому любой серьёзный кризис считается личным, даже если он профессиональный или возрастной. Состояние дезорганизации вызывает желание всё спасти, развить бурную активность, отлежаться, спрятаться и прочее. Все по-разному переживают.

В книге как всё построено? 10 глав — 10 последовательных стадий нахождения в кризисе, проживание его и выхода. Описаны все стадии: шок, горевание, отпускание того, что не сбылось или что нарушилось, момент принятия, привыкания, взятие ответственности и момент пересборки, попытки придать смысл тому, что произошло. Всё описывается подробно, на 300 с лишним страницах.

Помните, какой у вас был самый тяжёлый кризис в жизни?

Я в интервью не могу много личного говорить, потому что профессия меня ограничивает. Интервью же обязательно прочитают мои клиенты и будут за меня переживать. Им это не надо.

У меня были эпизоды выгорания на работе. Этим летом он тоже был, потому что слишком интенсивная нагрузка получилась. Обычно в начале кризиса есть стадия ускорения событий: когда психическая система уже поймала сигналы, что что-то не так, а человек сам ещё не понял и пытается затеять суету. Когда на нас внезапно свалился карантин, мы ещё не понимали, насколько всё серьёзно. Многие психологи, и я в их числе, кинулись помогать, развили бешеную активность и, к сожалению, вложили слишком много сил в это. Отдача прилетела летом. Где-то в июле сели батарейки, и захотелось срочно лечь и полежать. А клиентов никто не отменял.

Ресурсы были израсходованы весной и на стандартный рабочий год с учётом фоновой тревоги уже их не хватило. Мне пришлось сократить частично нагрузку. Я, в принципе, вырулила, уже восстановилась и как обычно работаю.

Хочу скакнуть назад к первой книжке «Рецепт счастья». Помните, ощущения, когда вы её написали?

Да. Помню, как писала: в таком же режиме гонки, по выходным, потому что в будни — клиенты. 3-4 месяца так работала. Я старалась по главе в неделю писать. Ирине Гусинской (заместитель главреда «Альпина Паблишер») отправляла главы, она говорила: «Хорошо».

Основным ощущением, когда я написала книгу, было недоумение: а что я по выходным буду делать теперь? Что люди вообще делают по выходным? Гонка же закончилась. Было ощущение растерянности.

Когда я писала, из меня пёрло очень много мыслей и надо было успеть их все записать, а потом сделать стройную структуру, чтобы люди в моих мыслях не запутались. Довольно привычная для меня интенсивная работа над текстом.

Отличаются как-то ощущения, после первой, второй, третьей книги?

Ощущение, что надо сбавить темп. Две книги за год — очень много и так делать больше не надо. Ворона, конечно, птица сильная, но на всю голову то самое. А в остальном — классно, мне нравится книги писать. У меня ещё есть идеи. Я думаю, что продолжу писать. По-моему, хорошо получается.

Вы помните, как вообще решили стать психотерапевтом?

Я изначально пошла лечиться, как многие. У меня наследственное заболевание кожи — ихтиоз. Из-за этого мне трудно в детстве было.

Я пошла первый раз на психотерапию в 20 с чем-то и несколько лет занималась своими проблемами. Потом узнала, что можно поучиться гештальт-терапии, пошла на первую ступень. Немногие однокурсники были до этого в терапии. Я поняла, что какие-то вещи вижу на шаг, на пару шагов вперёд — уже знаю материал. Это звучит, наверное, пафосно, но правда так было.

Тогда я решила, что нужно пробовать самой консультировать. Моя терапевт меня поддержала. Я начала с конца первой ступени консультировать и стало понятно, что у меня хорошо получается, мне это интересно. На второй ступени я эмигрировала из России, поэтому пришлось прервать обучение. Я так и не доучилась, не сертифицировалась как гештальт-терапевт. С другой стороны, это не страшно. Я пошла в другую зону, в психодинамическую терапию.

У меня образование «психиатрия». Я использую свои знания в работе, но не выписываю рецепты и с клиентами работаю только как психотерапевт. Если им нужны таблетки, то я их направляю к коллеге. Сама не практикую как врач. У меня просто возможности нет: уже несколько лет загрузка полноценная по психотерапии.

Можем поговорить про вашу историю изоляции и непонимания со стороны окружающих?

Как любой человек, имеющий какое-то отличие в нашей культуре, я натерпелась дискриминации. Через Zoom не видно, но я и сейчас отличаюсь. Поскольку я взрослая и сгладилось немножко всё, сейчас меньше видно.

До сих пор, когда езжу в Россию, собираю много некомфортного внимания. В детстве внимание тоже довольно тяжело переносилось, потому что дети придумывают обидные вещи. Первые лет 15-20 моей жизни прошли тяжело. На то, чтобы переосмыслить это в терапии, потребовалось несколько лет.

Какие клиенты самые тяжёлые для вас?

Я работаю в методе терапии, который создан для работы с людьми с пограничным расстройством личности (ПРЛ). Это самые тяжелые категории клиентов. У меня постоянно есть кто-то из этой группы.

В чем эта тяжесть?

Тяжесть в том, что таким людям довольно больно жить. Чтобы их вылечить, нужно эту боль разделить с ними. Несмотря на то, что это мой выбор — идти в боль, всем бывает нехорошо в какой-то момент сессий и в этом основная трудность. Выдерживать моменты, когда нехорошо, выдерживать эту боль и продолжать идти дальше, продолжать делать то, для чего мы собрались. Наверное, в этом тяжесть.

Если не психотерапия — то что?

Я много пробовала всего. Не исключаю, что пошла бы в бизнес. У меня довольно системное мышление и коммерческая жилка неплохая. К счастью, она в работе терапевтом не мешает.

Может быть, я бы в консалтинг пошла. Может быть, работала бы врачом-психиатром, но точно не в госструктуре. Потому что я начала в государственной больнице и в Чехии работала 4 года тоже в больнице психиатрической, пока писала докторскую. Это не то, что мне бы хотелось. В частной практике интереснее.

Можем поговорить про работу в психиатрической больнице?

Основное отличие, которое было прямо на поверхности: в России медицинская система гнилая насквозь. Психиатрическая особенно. Очень злые врачи, медсестры, всё наполнено агрессией к пациентам, дискриминация до расчеловечивания в прямом смысле. Профессиональный уровень крайне низкий. В основном врачи просто функционально ставили галочки, проходили аттестацию. Это всё на меня тоже начало влиять, у меня же не было другой нормы — я стала думать, странно, конечно, но, наверное, так надо. Ушло какое-то время, чтобы понять, что нет, вообще-то так не надо.

В Чехии токсичности, летающей в воздухе, нет. Возможно, она есть на более глубоких уровнях, но там, где я была, не уловила. Я не работала именно врачом в закрытом отделении, я базировалась на научной лаборатории, ходила в больницу, разговаривала с людьми. Атмосфера существенно позитивнее и врачи не злые. Там больше интегрированы родственники, семья, все ходят на психотерапию. Между коллегами культура общения очень хорошая.

Знаю, что в некоторых странах система ещё лучше. Но разница с Россией всё равно разительная.

Я правильно понимаю, что в момент, когда вы пошли в чешскую больницу, у вас уже была практика психотерапевта?

Да, я уже была работающим психотерапевтом. У меня была частная практика в России. Я эмигрировала и пару лет работала онлайн, местных клиентов не было.

Зачем тогда психиатрия и почему было важно защитить докторскую?

Я заинтересована в карьере. Для меня докторская — веха в этой карьере. Докторская, авторство книг — часть общего плана. Я бы в любом случае это стала делать, но возможно не в Чехии. Просто тогда в Чехии жил мой будущий муж. А так, я думаю, что я в Европе всё равно бы искала возможность двигаться вперёд.

Какие ощущения были, когда докторскую защитили?

Что теперь делать по выходным?

Ещё мне радостно очень было. Я занималась чем-то, что впрямую относится к переднему краю науки. Тема докторской: «Митохондриальные нарушения при биполярном расстройстве». На уровне клетки в митохондриях при некоторых видах психических заболеваний нарушается энергетический обмен. Мы брали клетки крови, смотрели, что там с митохондриями при биполярном расстройстве в фазе мании, в фазе депрессии, в фазе ремиссии. Четыре года я этим занималась.

Это все вообще зачем делается? Чтобы когда-нибудь в далёком будущем сделать тест-анализ, который бы показывал, есть ли у человека риск психических заболеваний или нет. Кровь, например, взять у него и посмотреть. Сейчас до этого ещё пока далеко. Я думаю, ещё десяток лет, может два десятка нужно, чтобы массив данных проанализировать.

Звучит очень клёво.

Да, поэтому ощущения от докторской были — «Вау! Наконец-то я что-то делаю! Когда-нибудь капелька в этом море будет полезна!».

Если говорить про карьерный план, что в нём ещё есть?

Я давно работаю. Где-то около двух лет назад я поняла, что у меня уже из ушей лезут знания, и чтобы мне не начать их впихивать тем, кто не успел убежать, мне надо создать зону, куда люди будут за знаниями приходить. Я собрала группу обучения. Там все опытные, практически нет новичков, мы учимся друг у друга. За 2019 год было 33 встречи, в прошлом году мы из-за ковида стали реже встречаться. На этот год куча планов.

Думаю, что хочу расширить свои обучающие группы. Создать фонд благотворительный, который бы занимался помощью тем, кто не может сам оплачивать психотерапию. Таких людей много, а частная психотерапия дорогая. Даже 500 рублей за час не у всех есть.

Хочу делать группы поддержки для разных людей. Сейчас вижу, например, что ниша СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности) у взрослых не занята. У взрослых часто нет гиперреактивности, но дефицит внимания есть. В России нет лекарств, которые это бы лечили, и нет поддержки людей с этим состоянием. По ряду других состояний тоже есть такое: просто непонятно, куда человеку биться, обо что.

Как ваш блог сочетается с тем, что психотерапевт не должен давать много личной информации о себе?

Кроме своего опыта про ихтиоз, про кожу и про отличия, я ничего вообще о себе не пишу. Когда я начинала вести блог, тогда ещё не было в проекте работы психотерапевтом, и я успела о себе что-то рассказать. Но в принципе кроме этого ничего нового не проникло. Я за этим слежу.

Психодинамическая терапия подразумевает, что терапевт полностью убран. Это как черная занавеска, за которой вообще непонятно, сидит кто-то или нет. У меня это правило нарушено, потому что обо мне уже что-то есть. Я с ужасом к этому отношусь… Перебарщиваю в сторону личной закрытости.

В этом плане российский гештальт подружелюбнее, поспокойнее к этому относится. Если бы я от него так не оторвалась внезапно, я бы, может, и умела бы показывать больше. А так получилось, что я попала в среду, где такого никто не делает.

Ощущение немножко белой вороны.

У любого эмигранта оно есть, а тут оно получилось ещё и профессиональное. Мне пришлось эмигрировать не только телом, но и профессиональной частью, вставлять себя в новую среду и учиться там жить. Ну, увидим, как будет.

А какие сейчас ощущения от процесса эмиграции?

Сейчас уже легче. Уже получается. Восьмой год как я тут живу.

Мне кажется, первые года два была эйфория, как у всех — «Вау! Тут так всё классно! Тут теплее, тут люди совсем другие!». Потом стресс был: «Всё ужас, всё тлен, всё пропало, ничего хорошо уже не будет»… Стандартные какие-то для эмигрантов истории. Потом началась уже настоящая адаптация и уже прорастание корнями. Не зря людям в Европе на то, чтобы просить гражданство, десять лет даётся. Адаптация примерно столько и занимает.

Что главное вы поняли о людях за всё время работы психотерапевтом?

Важно, наверное, что все живут как могут, все одинаковые, у всех одинаковые процессы и что-то плохое может оказаться чем-то хорошим, и наоборот. Не надо себя отделять от людей. Что-то моё может помочь кому-то, чужое может помочь мне. Доброта к людям, которая у меня изначально была, она очень сильно прокачалась наблюдением за тем, как внутри у людей что-то происходит.

А про себя?

Тут сложнее выделить.

Был такой психотерапевт, по-моему, латиноамериканский, он говорил, что у каждого дурака есть своё определение счастья и я такой же дурак, как и все. Вот, наверное, «я такой же дурак, как и все» — это главное, что я поняла. Нет каких-то принципиальных отличий, всё, что происходит со мной, происходит и с другими.

Искать все ответы имеет смысл только внутри себя. Как бы ни казалось в начале, кто в чем виноват, что не так снаружи, всегда имеет смысл разворачивать глаза глазными яблоками внутрь и смотреть — там что-то найдётся. Это самый эффективный и оптимальный путь и, наверное, последние пару лет моё знамя.

И что там видно, яблоками глазными внутрь?

Видно, что свет есть в конце туннеля и что процесс вечный.